ГЛАВА 2. ВОЙНА В АБХАЗИИ В ПУБЛИКАЦИЯХ И ДОКУМЕНТАХ
ЛЮДИ И КАРАТЕЛИ. ГОРЕ И ОТНЯТАЯ НАДЕЖДА
Заметки писателя, сделанные во фронтовой Абхазии Когда на твой народ, на твою землю, на твой родной дом в один летний солнечный день совершенно неожиданно нагрянет беда, ворвется кровью и трауром, когда в одночасье вся жизнь окажется перевернутой и исковерканной, когда родственники и друзья, с которыми ты час или два назад мирно беседовал или даже сидел за столом, - уже убитыми или, в лучшем случае, ранеными доставлены в больницы, когда дом твоего друга или соседа, где еще вчера вы отмечали рождение нового члена семьи, этот дом уже сожжен и неизвестно, жив или нет новорожденный, когда все это навалится на человека, а тем более человека гуманной, мирной профессии, право же, трудно, очень трудно выбрать что-либо одно, наиболее важное, и рассказать о нем.
Да, начало оккупации Абхазии войсками госсовета Грузии было как гром средь ясного неба, хотя, по правде говоря, войну предвидеть можно было, но, как выразился один пожилой крестьянин, старая, опытная лиса перехитрила молодого неопытного волчонка. Наше, абхазское руководство не поняло главного в деятельности одного из отцов "советской демократии". Все, что говорит этот человек, нужно понимать наоборот. Коли он заявлял, клялся и грозился, что в случае войны с Абхазией уйдет в отставку, нужно было понять, что уже он сам начал готовить военную агрессию против Абхазии. Меня могут упрекнуть: а где же были вы, интеллигенция, ведь и вы проглядели и не упредили свой народ? В целом это верно. Но лично я, например, неплохо зная политическую биографию Шеварднадзе, неустанно говорил об этом и писал. Но все это - в прошлом. Фактом остается одно. Включаю столицу, большая часть восточной Абхазии оккупирована. Я даже не знаю, как назвать оккупантов. Назвать армией - по их действиям этого не скажешь. Банды грабителей? Но ведь и воры имеют какие-то свои, воровские законы, а эти - нет. Просто бандой потенциальных убийц, насильников и мародеров? Ведь они убивают людей без разбора, невзирая на пол и возраст.
Со дня начала войны, из-за перекрытых дорог, я не мог побывать в восточной Абхазии, откуда родом и где оставались в родном доме моя мать и мои братья, оставался в блокаде город моего детства Ткварчал. И вот мне удалось осуществить это - на вертолете, который вез гуманитарную помощь. В начале декабря я прилетел в свой шахтерский город. В этот же день, 3 декабря, оказался свидетелем жуткой бомбежки. Вражеский самолет, вылетев из-за гор, в считанные минуты выпустил несколько снарядов и скрылся. У себя во дворе был смертельно ранен, доставлен в больницу, где вскоре скончался, Нури Аршба, пожилой мужчина, известный в городе тем, что автобус, который он водил, люди специально ожидали по утрам, ибо если именно он повезет тебя на работу целый день у тебя будет хорошее настроение. Нури умел повеселить, развеять утреннее напряжение доброй шуткой, обнадеживающими словами.
Мужчина этот был абхаз, и его убийство, допустим, как-то можно было понять, ибо уже ясно, что в Грузии войну ведут на истребление малочисленной нации. Но в больницу была доставлена женщина на восьмом месяце беременности, Манана Мампория, грузинка. Она тоже попала под снаряд у себя дома. Срочно была сделана операция, но не удалось спасти ни ее, ни ожидаемого ребенка.
Я этот эпизод вспомнил вот в связи с чем...Находясь в плену, одному из высших военных чинов, допрашивавших меня, я в качестве примера привел этот случай и добавил, что Сам Бог так расположил наши хозяйства, что мы, абхазы и грузины, не только смешаны по крови, но порой трудно установить, какой дом принадлежит абхазу, а какой грузину, и вот, пожалуйста: прилетел грузинский самолет - и грузинке, беременной женщине, принес смерть. Меня ужаснул ответ военачальника Грузии. "Так и следует! В Ткварчале живут в основном абхазы и русские, а хорошие грузины оттуда давно ушли. Если она жила рядом с абхазами, поделом ей!"
Сидя в камере, я спрашивал себя кто же они, эти люди? Война, известно это... убитые и раненые, сожженные села и города, голодные бесприютные старики и дети на дорогах и т.д. Но есть в чем-либо отличие от обычных войн - в войне с абхазами Грузии? Она, смею заверить, уникальна во всех отношениях, и, чтобы понять, какая "свобода" ныне в цене в Грузии, какую "демократию" внедряет "всемирно известный дипломат", я продолжу примеры из лично мною увиденного или, когда находился в плену, испытанного. Как я уже выше заметил, более или менее зная, с кем имеешь дело, можно понять, когда оккупанты убивают, пытают абхазов. Но жестоко убивать, грабить и своих?!
Со мной в камере сидел грузин по фамилии Рзабзания, его привезли с несколькими русскими. Было странно, что вместе со мной, в одну камеру, посадили грузина, который не скрывал своей национальной принадлежности. Его пытали, били, ставили на краю обрыва и стреляли над его головой, а затем увели из камеры ночью и неизвестно, что с ним сделали. "Вина" его заключалась лишь в том, что по отцу он грузин, а мать у него армянка, и жена -русская. Кстати, выяснилось, что у бабушки и дедушки его жены, в высокогорном селе, я несколько раз летом жил, отдыхал и, пользуясь желанным уединением, работал над книгами. "Разве, слушай, я виноват, что мой отец женился на армянке? А жена моя, да, русская, но эта русская родила и воспитала этим сволочам четырех грузин! А сейчас она лежит больная, а я вышел во двор, чтобы принести дров и печь затопить, и вот я, схваченный, как сквозь землю провалился, пропал, уже пятые сутки!" - с горечью говорил мне Рзабзания.
Другая судьба. Для меня самое печальное, что с этим человеком мы выросли на одной улице, учились в одном классе. После школы он остался в родном селе. Крестьянствовал. Рано женился. К началу войны он уже трижды дед. В тот злополучный день шел по проселочной дороге с мешочком муки на плече. Ворвавшиеся в село "гвардейцы" Шеварднадзе схватили моего друга детства Миро Цецхладзе прямо там, на дороге. И ей-богу, только после его казни я задумался над грузинским звучанием фамилии друга. Схватили, завели в соседний дом, где оставались пожилая женщина с внуком лет десяти. Начались допросы. Национальность? Фамилия? Ах, Цецхладзе! Это грузинская фамилия. Ты не абхаз, а грузин. Нет, я абхаз. Ты предатель, был грузином, продался абхазам... Нет, я никогда не был грузином. Мой отец был абхаз, мой прапрадед был абхаз. Ты врешь, ты был грузин, продался абхазам... Вот как шел тот допрос!
Сперва у него вырвали несколько ногтей из пальцев. Затем, накалив докрасна железный штырь, мерзавцы прожигали им его тело. Ты грузин, у тебя грузинская фамилия, ты записался абхазом, ты предатель... Я сам, мой дед, мой прадед - абхазы. Окровавленного, вывели его во двор. Дали лопату: "Сам себе копай могилу". Начал копать. Вырыл сантиметров на двадцать. И тут мой друг, собрав последние силы, крикнул: "Кровопийцы!" - и со всего размаха лопатой уложил одного. И, конечно, автоматной очередью был застрелен. Односельчане после отбития села похоронили его у памятника героям Отечественной войны 1941-1945 годов.
На двадцатые сутки в нашу камеру приволокли и бросили на пол избитого, с поломанным ребром, с кровоподтеками на лице русского Юрия Савкина. По родовому происхождению он из Курской губернии, его родители еще в тридцатые годы приехали в Абхазию - работать на шахте в Ткварчал. И сам он родился тут, в Ткварчале. Более десяти лет проработал шахтером. Ушел на пенсию. Дети с внуками живут кто где, а он остался в родном городе, без которого для него нет жизни. Оказалось, что мы с ним в послевоенное время учились в одной школе, только он на два класса ниже. Приятно было услышать, что он многих моих школьных друзей хорошо знает "Федю ты не знал, Павлова?" - "Как не знал, у него мать была учительницей, Татьяна Ивановна Павлова", - "Да, да, ей было далеко до тридцати, совсем молодая учительница, а все называли ее Седой. Она и в самом деле была совершенно седая. Учительницей моей была по русскому языку и литературе. " - "Я тоже у нее учился. А сын ее, твой одноклассник, Юрка Павлов, работал в шахтоуправлении. Умер лет десять назад. А наша с тобой учительница, мать его, Татьяна Ивановна, рассказывали мне, умерла около месяца назад от голода, от истощения и, конечно, от холода. Ты же знаешь, каков он, наш Ткварчал, а шахты - еще километров пятнадцать дальше к горам. Там, где шахты, в горах, холода наступают с начала октября, снег выпадает на метр-полтора, морозы, а шахтный поселок да и город Ткварчал уже более трех месяцев в блокаде, без электричества, без газа... Многие умерли. Моя соседка, работница детского сада, недавно принесла с работы три картофелины. Это работникам просвещения выдали по три картофелины и по сто граммов пшеничной муки. Вот так-то... Ткварчал - это абхазский Ленинград времен войны". - "Я, понятно, за что сижу, мое абхазское происхождение не устраивает оккупантов, но ты, ты - русский, за что тебя схватили?" -- "Да, понимаешь, приехал к своему знакомому в Очамчир, как раз за неделю до войны. Город захватили грузины. Мой знакомый с семьей сумел выбраться. Я с его согласия остался. Думал: русский, пожалеют, с меня спросу мало. Дом, огород, сад, ухода все требует, никуда не хожу, занимаюсь хозяйством. Приезжают эти, чернорубашечники, спрашивают: дом такого-то абхаза? Отвечаю: да. Где хозяин, где сыновья? Ушли давно. Скрываешь? Скажи, где прячешь, русская свинья! И начали избивать, зубы выбили, ребро поломали. Вот видишь, к вам в каталажку запихнули. А в чем я виноват?"
Благодаря усилиям моих абхазских, грузинских (да-да, и грузинских, конкретно -известного драматурга Лаши Табукашвили), моих русских друзей-писателей, читателей я неожиданно для себя (все, что делалось для моего освобождения, узнал уже будучи на свободе), вопреки угрозам, что буду расстрелян "как один из идеологических вождей" и как "правая рука руководителя парламента Абхазии", или в лучшем случае оставлен буду в плену до конца войны, - неожиданно для меня был освобожден. Я вновь вернулся к насильственно прерванному маршруту - с целью побывать если не во всех, то, по возможности, в тех населенных пунктах, которые, к счастью, враг не сумел захватить. И, естественно, пошел, именно пошел, ибо поехать можно, если очень повезет, только на тракторе, а машины без бензина уже четвертый месяц стоят, - по селам, а затем в город своего детства Ткварчал.
Я припомнил рассказ одного старика, Иродиона Куценба. Его, двадцатилетнего, как троцкиста, посадили в тридцать седьмом. Вернулся лишь в пятьдесят шестом. Постаревшим, горбатым от побоев, без зубов, лысым. Проходит около года, рассказывал он, зазвонил телефон. Поднимаю трубку. "Это Иродион Куценба?" "Да". - "Родьк, ты?" - "Да, я", -"Узнаешь? Конечно, не узнаешь. Ведь прошло около двадцати лет..." Представляешь, узнал! Это была она, которую я любил до ареста и продолжаю любить всю жизнь. Я знал, что она давно замужем, взрослые дети. Начала умолять, просить, чтобы мы встретились. Я отказался. Нет, обиды никакой... Ты, говорю, помнишь Родиона двадцатилетнего? Да, говорит, кудрявого, стройного, с красивыми зубами, как у артиста. Начала горячо вспоминать. А я в молодости действительно был недурен собой. Вот и хорошо, говррю, что ты такого помнишь. Прошу: и сохрани в памяти таким, не убивай этот образ. И отказался от встречи. Сам видишь, каким я вернулся из лагерей...
Я этот рассказ припомнил после посещения города моего детства - Ткварчала. Не побывать в нем - не мог. Звал он, притягивал. Но лучше было бы сохранить тот образ, каким я его до этого знал и помнил.
Пятый месяц в городе нет ни газа, ни света, и в том, что разрушены бомбовыми ударами общественные и жилые дома, - не самая большая беда, и что шахты залила вода, специалисты утверждают, что вряд ли этот горный город уже будет шахтерским, - тоже, в конечном счете, не главное. В городе убито, уничтожено самое, думаю, главное - это простая встречная улыбка на лицах, простая, человеческая, приветливая, без которой маленький город, где почти все знают друг друга, не обходился. Буквально в тридцати километрах, сразу за абхазскими позициями, свирепствует самая опасная духовная чума - нацизм, доведенный грузинскими шовинистами до предела. И какими бы кордонами ты бы ни старался оградить от нее родной город - чума не может не дать о себе знать. Прежде чем ныне поприветствовать встречного или просто улыбнуться, человек начинает думать, какой тот национальности. Город полон шпионов, доносчиков. Русские, грузины, украинцы и другие в случае, если они окажутся на территории, оккупированной грузинскими войсками, могут быть обвинены в пособничестве абхазам, а еще хуже - в дружбе с ними. Наказание последует немедленно. Смерть. Уже всему миру известно, что в городе этом от голода умерли сотни людей. Сам еще не оправившись от перенесенного в плену (потеря крови от неоднократных побоев, особенно по голове прикладом автомата, от недоедания - двести граммов хлеба и кружка воды в сутки, от недосыпания, от холода и так далее), я бродил по городу и говорил себе: уж лучше бы мне не видеть всего этого! Это, наверно, могут знать, описать или рассказать только ленинградцы, пережившие блокаду, с уточнением одной детали - Ленинград, русский город, осадили немцы и от голода и холода умирали люди той, "чужой" национальности, против которой немцы воевали. А что увидел в Ткварчале я! К дверям уже несколько месяцев закрытого гастронома прислонились совершенно ослабевшая старушка и старик с палочкой. Долго не отвечали ни на один мой вопрос - ни на абхазском, ни на русском. Потускневшие, угасшие глаза, вот-вот упадут от физического бессилия. Я заговорил с ними по-грузински.
- Швило (сынок), - еле молвила старуха по-грузински и заплакала, - да, мы грузины, а там вот, видишь, сидят русские, абхазы. Все мы умираем от голода.
Войны, увы, приучают ко многому, и в том числе - к смерти людей. За время войны в Абхазии я видел столько убитых молодых людей, столько тяжелораненых, столько крови, что сам начал вроде бы даже обыкновенно воспринимать очередное извещение о гибели того или иного знакомого и даже приятеля. Видел вымершие поселки и большие села. Шел по родному селу Атара, останавливался у каждого подворья и вспоминал: вот здесь стоял дом, ныне дотла сожженный. В этом доме, под его крышей, Богу известно, сколько ночей я спал, сколько хлеба-соли принял у очага - ведь в нем жили мои друзья; а вот там, в том дворе, где ныне, кроме фруктовых деревьев и чудом сохранившегося курятника, ничего не осталось, было для всех нас что-то вроде сельского дома культуры. В неделю один раз почти весь поселок собирался здесь, чтобы попеть и потанцевать, поскольку в этом доме проживал собственный семейный ансамбль - из пяти братьев и трех сестер, и все - один лучше другого - певцы. Угасли песни, замолкли танцы, в пепел превращены все строения... О чем говорить!
После короткой беседы со стариками, старухами у дверей бывшего гастронома я шел, смотрел и думал... Боже мой, в каком веке мы живем? Мог ли даже вчера кто-нибудь из нас, бывших советских граждан, допустить мысль, что в нашем общем доме взрастал и пышно расцвел такой "изм", который я не знаю, как и назвать. Фашизм? Нет, хуже. Шовинизм? Слишком мягко. Нацизм? Но и это определение не выражает полностью происходящее в Абхазии. Кто найдет, каким словом определить все это... В сорока километрах от Ткварчала, в Очамчирах, в бывшем здании районной администрации, где ныне расположен военный штаб грузинских войск, я, пленник, и второе лицо Грузии, Джаба Иоселиани, мирно, к нашему стыду, беседовали о литературе и театре и говорили об общих друзьях, - вот на таком близком расстоянии от Ткварчала столы ломятся от яств и льется шампанское, а в это время грузинские матери и дети умирают от голода всего-то в сорока километрах отсюда, и эти же грузины сбивают абхазский вертолет, который вез голодающим муку и сыр. Каким словом охарактеризовать тех наемников и прибалтийских снайперов, того русского, который помогал грузинским боевикам меня, пленного, обыскивать, - каким словом его назвать, если его же соотечественники, тоже русские, на таком же близком расстоянии десятками умирают от голода, а он помогает тем, кто зажал в блокадные тиски этот город? Скажите, наконец, как назвать современную "демократическую" Россию, когда всего лишь на расстоянии получаса лету свои же люди, русские, умирают так, что и хоронить их некому, а она, Россия, начинает оказывать хоть какую-то помощь только после мучительной смерти от голода сотен людей, а еще сотни и сотни - на грани гибели... Нет, убереги вас Господь увидеть, как умирает город! И первый признак смерти города - это рубка парковых деревьев, уничтожение зеленых насаждений. Пленник, сидевший со мной в камере, - он из Сухума, - рассказывал, как по Ботаническому саду и по дендропарку лихо гуляют грузинские танки и на танках выволакивают вырубленные деревья, которым цены нет. Но чего ждать, коли перестала быть?
в цене сама человеческая жизнь. ' :
Подхожу к подъезду многоэтажного дома. Огонек развели прямо у дверей. Молодая женщина что-то варит. Выясняется, учительница она, выдали уже упомянутые выше три картофелины, не три килограмма, а именно три штуки, - вот она и варит их своим детишкам, а только перелететь горы - начинается Россия. Когда я напоминаю ей об этом, она начинает плакать, и мы жалуемся друг другу. Я говорю, что правительство России официально предало нас, абхазов, президент России по телевидению на весь мир объявил, что Абхазия ставит вопрос о вхождении в Российскую Федерацию, а это, мол, чуть ли не преступление, - и он, и его окружение вооружили самой современной техникой Грузию, наших врагов, по существу,
вдохновили их... Разумом я понимаю, когда грузин воюет против абхаза, русский воюет против, скажем, афганца, но разум отказывается понимать, когда грузины сжигали грузинские села и по их вине от голода умирают соплеменники-грузины, когда русские, воюющие на стороне грузин, из тяжелых орудий стреляют по Ткварчалу, где среди населения более тридцати процентов - русские, когда русские рядом с Россией умирают от голода, при отсутствии медицинской помощи. А каким разумом понять тех абхазов, которые перешли на сторону агрессоров, активно помогают, чтобы не осталось ни одного абхаза на той
территории, которую оккупировал враг. Прогрузинское абхазское правительство, в которое вошли и абхазы, - предатели; они создали правительство Абхазии, но без абхазов. Помните песню "Охота на волков"? А ныне в Абхазии идет охота на людей. Охотником может стать любой, имеющий автомат.
Однажды в Очамчирах, где я содержался в камере, из Сухума привезли более тридцати мужчин и женщин - все пожилого возраста, абхазы; а из какого-то совхоза - около десяти русских. Все мирные жители, хотя что такое ныне "мирные жители"?! Если у вас родственник или друг остался на территории, занимаемой абхазами, вы выслеживаете, охотитесь за абхазом, оставшимся на территории, оккупированной грузинами, держите своего пленника где хотите (а хотите - пристрелите, это ваше личное дело, кроме благодарности - ничего не услышите) и, продолжу, сообщаете, что у вас есть пять, десять плененных абхазов, что вы их выдадите, если вам из такого-то места абхазы не переправят ваших родственников или друзей, а в случае, если там, на абхазской стороне, давно убит ваш отец, то вы можете здесь убить любого абхаза, а если там-то сожгли ваш дом - вы можете сжечь их дом здесь, -беспредельная возможность мести. Была ли когда-либо в истории подобная война?
Но вернусь к случаю, о котором стал рассказывать... Привезенных мирных абхазов в течение двух недель сумели обменять, совершили, так сказать, обмен "живым товаром". Но остались русские, как быть с ними? На кого их-то менять? Мне так и не удалось узнать, куда их потом подевали. Где ты, Сергей Панков, отец двух малолетних детей из некогда богатого чайного совхоза? Наручные часы, чудом сохранившиеся у тебя в кармане, которые ты подарил мне перед тем, как тебя вывели из камеры, мне удалось вынести на свободу, и эти часы ныне у меня на руке. Я помню твои слова: "Часы эти принадлежат и тебе, и мне. Кого первым уведут,тот оставляет другому". Увели тебя, Сергей, увели ночью, было в городе темно, шел снег. Я не знаю, ты жив или нет, после тебя я сидел в одиночной камере. Единственно, с кем я общался, как с живым существом, были твои часы. Память навеки.
И еще один, последний эпизод, свидетельствующий, что грузинский фашизм превзошел гитлеровский. Узнав, что я писатель, но не зная, очевидно, что я довольно хорошо владею грузинским языком, один гвардеец с гордостью, восторгаясь, рассказывал по-грузински, как быстро, огромным пламенем, горел Государственный архив Абхазии, рассказывал, как поблизости живущие, представьте себе, грузины пришли с ведрами и хотели тушить, но они, доблестные "защитники Грузии", их не подпускали, отнимали ведра и выливали воду на землю. Подумалось мне тогда: допустим, разум поймет и даст ясную оценку всему, когда варвары из одной страны нападают на другую и уничтожают все. Но как понять, каким разумом объять, когда грузины сжигают архив, где, помимо всего, хранится огромный материал, уникальные документы из их же, грузин, истории? Где взять силы, чтобы воскликнуть: "Но верю я, разум восторжествует..."
Тут вера - слабое утешение.
Джума АХУБА Литературная Россия", 26 марта 1993г.